Название: Девочке
Фэндом: Таня Гроттер
Автор: Beatriche
Бета: Duende
Пейринг: Глеб Бейбарсов/Жанна Аббатикова
Рейтинг: G
Размер: мини
Жанр: Общий
Тип: джен
Дисклеймер: персонажи Емцу
Предупреждение: AU, POV Глеба
Статус: закончен
Размещение: не указано

Окунулись, что называется, во взрослую унылую жизнь.

Я представлял ее опускающей голову.
Смешливо и немного виновато она отводила рукой волосы, упавшие на глаза. Этим жестом будто бы извиняясь за свою бесхитростную непосредственность, за ямочки на по-детски пухлых щеках, прятала свое доверчивое отношение к миру и плескавшуюся в глазах весну. И поднимала на меня взгляд уже совсем другим – тревожным, настороженным, выжидающим. Но в любую минуту она была готова снова рассмеяться. Звонко и отчаянно, запрокидывая голову и зажмуривая глаза – она словно шла ва-банк, бросала всю свою любовь мне в лицо и будь что будет!
Она так смешно зажмуривала глаза…
Если бы только я одним кивком подбодрил ее тогда... Если бы.
Но воспоминания мои меня обманывали. Или жизнь оказалась так жестоко скоротечной, или же я окончательно состарился, и теперь юность моя казалась мне безоблачной сказкой. Все проблемы и тревоги той поры чудилимь теперь такими мелкими, наивными и одновременно такими возвышенными и необходимыми.
Сегодня, вроде как, и в голову не придет ночами размышлять об отстраненной философской чепухе, но если бы я попробовал повторить это сейчас… Да, черт возьми, тот подъем духа,… моего, как я считал, мрачного, гордого, свободного и невыразимо одинокого духа, больше не испытать. Я искал, я ждал чего-то нездешне возвышенного и прекрасного… Особенной любви – мы все в ту пору грезили этим, каждый по-своему. Я вот гонялся за Таней Гроттер и страдал. Правда, скорее не оттого, что она любила Валялкина, а от чудовищной пропасти между жаждой высокой и чистой любви и желанием ее тела. Самым настоящим, по-юношески пылким и безудержным желанием просто обладать и прикасаться, чувствовать запах ее волос и, почему-то, - провести языком по ее векам (что мне так никогда и не удалось). Таня же гонялась за Ванькой, вернее, за тем, что она сама себе вообразила, и не хотела меня. Так все смешно и просто!
А Жанна гонялась за мной.
Воспоминания предательски подсовывали мне расцвеченные солнцем огненно-рыжие волосы и улыбающиеся глаза.
И сейчас я пытался совместить их, эти приторно-счастливые картинки, с женщиной, копающейся в багажнике грязного пикапа. Сильный ветер сорвал полиэтиленовую пленку с рассады, которую она везла в небольшом открытом кузовке, и теперь она вышла из машины, недовольно опустив солнечные очки на глаза, отчего поседевшие волосы упали на лицо и снова, как и раньше, она порывисто отбросила их назад. В огромных стеклах ее очков отражались легкие весенние облака, резво бегущие по небу – ее лицо было лицом с облаками вместо глаз, но я точно знал, что это Жанна. Это были шебутные, немного суетливые повадки, ее изрядно потускневшие волосы и ее сутулые худые плечи.
Жанна натягивала пленку, нагнувшись некрасиво, почти раскорячившись, отчего ее старенькие джинсы безобразно обтянули костлявые бедра. Переменчивый, ветреный апрель бросал брызги с крыш прямо в мое лицо, солнце то скрывалось, то выглядывало из-за облаков. Весной я обычно какую-то долю секунды могу ощутить себя вновь молодым – так же приятно щемит где-то у сердца и так же глубоко дышишь, пытаясь распробовать пьянящий воздух. Только эта доля год от года становится все короче.
Окликнуть или нет? Внести ли толику смятения – то, что я умел делать раньше просто и непринужденно – врываться в любые двери без стука и потом очаровательно-нахально усмехаться и нарочито вежливо просить прощения. Это был мой стиль, я, признаться, был позер еще тот, никогда не отказывался полюбоваться собой и посмаковать произведенное впечатление. Но с тех пор прошло слишком много времени, достаточно, чтобы стать намного рассудительней. Окликну, и? Чего я добьюсь? Да, скорее всего, ничего – так, обменяемся парой бессмысленных фраз, а про себя подумаем, что стали безнадежно стары и даже яркий весенний день не утихомирит нашего боевого настроя жалеть себя и потихоньку сетовать на жизнь (пока еще, слава Богу, не вслух).
Жанна закончила возиться с пленкой, выпрямилась, выгнула спину, как будто бы у нее разболелась поясница. Она была слишком худа для своих лет и лицо ее скорее всего покрылась морщинками. Но мне очень хотелось надеяться, что по крайней мере в уголках ее глаз эти морщинки были от смеха – лучиками разбегающиеся в стороны. Скользнув невидящем взглядом, вся поглощенная своими проблемами, она прошлась по мне глазами, даже не попытавшись зацепиться.
А я замер на самом краю тротуара, готовый в любой момент уйти. Мы стали так трусливы… Ради того, чтобы никто и ничто не нарушило нашего затхлого спокойствия, мы готовы поступиться кое-чем поважней. Но мне чертовски интересно было бы заглянуть в ее глаза столько лет спустя!
Жанна мешкала. Она стояла, убрав руки в карманы джинсовки, а мимо неслись машины, и солнце вспыхивало в их стеклах, мелкие брызги летели из-под колес прямо на одежду, моментально впитываясь в ткань, оставляя черные пятна.
Я спустился с тротуара. Наступил правым ботинком в лужу, чертыхнулся.
- Жанна?.. – я изобразил недоумение, словно не был точно уверен, что это она.
Она нервно обернулась, и я увидел, что время не пощадило ее лица.
Сердце сжалось в комок и забилось жалостливо, часто. Слабая, нежная тоска разлилась по всему телу. Она ведь хорошая, Жанка –то. Почему она все такая же несчастная? Все такая же ничья, ищущая, просящая? А ведь издалека в ней можно признать ту девочку, какой я ее помню. Вся жизнь – мимо? Все зря?..
- Глеб! – она не притворялась, нет. Она воскликнула радостно и сдернула очки с переносицы как снимают ненавистный, неудобный гипс. Ее глаза искрились, но улыбка походила скорее на виноватую,будто она за что-то извинялась.
Ты совсем не никчемная, Жанна, нет, не смей думать так.
- Как дела? – пресно спросил я, даже не удивившись. В таких случаях можно планировать все по-другому, но эти банальные слова вылезут сами собой. Потому что за столько лет мы как-то совсем разучились открывать друг другу души. И, наверное, это правильно и неизбежно, но вот только обидно-то как!
Жанна, помрачнела, но умудрилась продолжать улыбаться - просто в глазах потухли шкодливые искорки. Эти слова были совсем не такими, на какие она в тайне надеялась, но сейчас она, наверное, подумала, что не могла и не должна была ожидать ничего другого, и помаленьку взяла себя в руки, стыдливо закусив губу.
- Отличненько. Вот везу помидоры на дачу, - быстро проговорила она, отводя взгляд. Ее брови в этот миг сошлись на переносице, но лицо почти тут же разгладилось. Но все-таки, глаз на меня она больше не поднимала.
Я же чувствовал себя ужасно нелепым.
Мне казалось, что я задел ее своим дурацким появлением, внес ту самую толику смятения, только вот она не оказалась, как прежде, приятно щекочущей нервы…
Это все сырой весенний ветер - вселил в меня глупые надежды, что время можно было повернуть вспять. А что было бы, если тогда все сложилось бы по-другому? Поменьше бы мне гордости , побольше сострадания. Я ведь тогда считал, что ты для меня слишком проста. Ты – женщина без загадки, готовая бросить всю себя мне в лицо почти грубо, как плевок. Ты бывала навязчиво ласкова, а мне это казалось посягательством на мою свободу и мою личность. Твоя наивность и беспомощность вызывали во мне лишь раздражение. Я гонялся за фантомом – Таней Гроттер, а потом, в один прекрасный день, ее образ не выдержал испытания временем и осыпался на землю роем блестящих конфетти. И мне открылась вся неприглядность реальности. Сожалею ли я? Нет, наверное. Это был мой выбор. Но ты не виновата, ни в чем не виновата.
- И у меня все хорошо, - мне показалось, что мое лицо свело судорогой, как от кислого, а может, просто яркий солнечный луч попал в глаза. – Женился, работаю в Магществе, - я горько усмехнулся, но она не заметила.
Это выглядело как отчет. Да, за долгую жизнь после школы только это, в сущности, и произошло – из того, что можно ощутимо увидеть – штамп в паспорте да в трудовой книжке значится: «Начальник отдела…». Как остановки в бешено несущемся в сторону смерти автобусе, из которого невозможно выйти, только выпрыгнуть на полном ходу. А Жанну я выпихнул из моего автобуса насильно…
-Рада за тебя, - она приветливо улыбнулась. Она пыталась радоваться формальной фразе, которую я бросил ей, как кость голодной собаке, пытаясь прикрыть свою горечь и беспомощность. Пожалуй, она единственная старалась радоваться всему, пусть потом лишь больней ушибалась.
Любил ли я ее?
Нет, но она была самой лучшей из тех, кто попался мне на моем пути, из тех, кто успел запрыгнуть в несущийся автобус со сломанными тормозами. Жанка не умела скрываться, напускать лоску, она была порой ужасающе прямолинейна, так, что это смахивало на хамство. В ней-то я не мог ошибиться, она бы не рассеялась, как дым. Как Танька. В ней не было того, чем можно было бы очароваться и жестоко обмануться. И она более других была достойна любви, самой большой любви на свете.
А теперь уже поздно что-либо менять, да и не стал бы я. Слишком удобно устроился.
- Ну… Я поеду? – неуверенно спросила Жанна, уже поигрывая ключами от машины. Я видел, что она расстроена, и не мог ее утешить, потому что мне не за что было извиняться. Словом я не обижал ее сейчас. Скорее уж - самой своей жизнью. Но как искупают такую вину, я не знаю.
- Да, конечно, - пробормотал я.
Ну знал же я, что все так и закончится! Зачем окликнул ее? Зачем всколыхнул воспоминания? Проклятый сырой весенний ветер заставил меня поверить в какие-то утопически смутные надежды, а теперь я стоял, опущенный в реальность с головой, как в ведро с дерьмом. Жалел ее, ненавидел себя и при этом ничего, совсем ничего не мог поделать.
Она подошла к машине, но, прежде чем сесть, улыбнувшись, взглянула мне в глаза. У нее глаза были самые, что ни на есть, весенние – карие с прозеленью, такого цвета бывает земля, когда на ней только-только проклюнется трава. И в них была преданность, обещание и надежда.
Жанна неуклюже помахала рукой и открыла дверцу.
- Ты хорошая, моя девочка, слышишь? – прошептал я, но она уже не услышала и, усевшись, громко хлопнула дверцей.
Впрочем, я сам сказал это так тихо и так поздно, чтобы она не услышала.
Конечно, я ведь всегда был трусом.