Название: Запах желания
Фэндом: Таня Гроттер
Автор: Шинигами (а.к.а. Творческий Шинь)
Пейринг: ТГ/ВВ, ТГ/ГП, ТГ/ГБ, ТГ/...
Рейтинг: NC-17
Размер: мини
Жанр: angst, adult
Тип: гет
Дисклеймер: персонажи Емцу
Предупреждение: графика
Статус: закончен
Размещение: не указано

Томящими беспокойством вечерами и ночами без проблеска луны, когда комнату освещало лишь любопытство разновеликих глаз, вопрос звучал в воздухе несдержанно громко и разбивался хриплым эхом о стены: «Ну и чем пахнет страсть?»
Разговоры никогда не выпадали на день, скрадывались темнотой и тонули в бархатном полумраке. Таня слушала Гробыню, а у той был лишь мужской одеколон последней марки да тягучие пошло-романтические восточные ароматы розы в качестве примеров.
«Ну и чем пахнет страсть?»
А Таня знала, что даже болтающая ногами с ногтями, выкрашенными вонючим простецким лопухоидным лаком, Склепова привирает. Запах одеколона и розового масла не скручивал ее ощущения в тугой комок, бьющийся под кожей живота, не высушивал губы, не застилал глаза и не заставлял томно выгнуть спину и вцепиться ногтями если не в свою грудь – в чужую спину. Гломов не пах ни тем, ни другим.
Таня прятала нос в подушку, в запах колющихся черенками перьев, и отмалчивалась. Гробыня безнадежно врала. Обе молчали о запахе своей страсти.
«Ну и чем пахнет страсть?»
Запах страсти сопровождает всю жизнь и мерещится далекими отголосками по ночам, тревожа и заставляя сбрасывать одеяло. Страсть не пахнет слюной на чужом разгоряченном теле, не пахнет резким потом извивающихся в обоюдных судорогах тел, не пахнет крепким мускусом – всем тем, что в скабрезном воображении сопровождает секс.
Для кого-то страсть – магический декокт, стыдливо прячущий собственную немощь. Для кого-то запах рыбьей чешуи, а для кого-то – терпкой звериной свалявшейся шкуры. Для кого-то запах сочного мяса, а для кого-то – аромат медных завивающихся к кончикам спящих и до поры спокойных волос. Для кого-то запах тлена, для кого-то -  нового чека, на котором расписалась чья-то рука.
«Ну и чем пахнет страсть?»
Август на изломе, когда ночь теряет свое тепло еще стремительнее, чем небо – краски вслед за закатившимся солнцем. Пышущая жаром прогретая и совсем неутоптанная земля, присыпанная сухой хвоей, опавшие сухие листья, сминаемые каждым шагом, звенящая сверчками тишина – без людского присутствия. От опушки леса к поляне Таня обычно ходила пешком.
«Ну и чем пахнет страсть?»
Лихорадочно сияя румянцем на щеках, облизывая сухие губы, она не садилась – падала в ворох сухих листьев, вдыхая воздух до ломоты. В волосах путались веточки и иглы. Поляна, залитая лунным светом, казалась озером с едва колышущейся поверхностью – шептал ночной ковыль, переговаривались сверчки, с далеким неслышным шорохом катились по небу падающие звезды. А она была с ним.
«Ну и чем пахнет страсть?»
Таня вспоминала мокрые от ее же слез губы на своей щеке и поцелуи, которыми Валялкин закрывал ей глаза. Академик отвел им на прощание совсем мало времени, но они были полны решимости.
Пахло пылью и лежалым гобеленом, побитым молью, недовольно ворчал наспех развернутый лицом к стене портрет, а время водой струилось через растопыренные пальцы: выделенный им кувшин на два часа грозился иссякнуть еще быстрее, чем силы в ее теле, уходившие вместе с теплом к ледяной ванькиной коже. Обычно горячие и чуть шершавые от набитых в обращении с животными мозолей, его руки были холоднее стены, к которой она прижималась спиной. Его макушка пахла отчаяньем, в котором был он весь. Силы, которые после поддерживали его, он находил в ее же теле, влажно целуя ее в ключицу, кусая в шею и в плечо, шаря руками по рубашке и под ней. До того самого дня на близость они никогда не находили достаточно смелости, а потому она была горькой на вкус. Подсаженная коленом – между ног, больно и приятно, но боль сильнее – она царапалась лопатками о стену, ужасно боялась и думала, что действительно хочет того, что происходило. Хочет запаха заношенной ткани, неожиданно ударившего в нос, когда он сумел все-таки расстегнуть ремень, хочет его неловких пальцев у себя между ног, растирающих и причиняющих боль, хочет торопливый влажный поцелуй, в который она промычала, когда упругий и болезненно твердый член уперся ей в бедро. Ему это было нужно, а нужно ли было ей?
Боль была ужасающей – она едва не откусила Ваньке язык, когда тот попытался войти в ее тело. Ткнулся вслепую между дрожащих сведенных от страха бедер, раздвинул их и попал в складку кожи между задним проходом и ее лоном. Опустил руку, сам направил себя, большим пальцем второй лихорадочно дразня потемневший и сжавшийся от холода сосок, и толкнулся, заставив ее забиться в истерике и прижимая к стене неожиданно сильно и дыша совсем сбивчиво. Она помнила запах выступивших капель пота на его собравшемся складками лбу и то, как он приоткрыл рот, смешно и нелепо, задыхаясь от жара ее тела изнутри и от того, насколько узкой и все-таки влажной от его неопытных ласок она была. Все закончилось так быстро, что Таня не успела даже выдохнуть: десять сбивчивых движений, шесть набитых синяков на внутренней стороне бедра и его тело, напрягшееся сильно, до выступивших на висках вен. Он обмяк и почти упал к ней на грудь, тяжело дыша и что-то нашептывая. Первая близость, которую описывают как самую сумасшедшую и незабываемую, холодила ей поясницу и сводила спазмами изнутри. Крови было совсем немного, но ходить после она смогла с трудом. Болело все, от плеч и до коленок. Ванька, любимый взъерошенный Ванька, казался совсем смешным и худым воробьем, нелепым в этих своих полосатых трусах и спущенных до колена штанах, но до боли родным. Оставшееся время она просидела у него на коленях, уткнувшись в плечо и сокрушенно шмыгая носом.
Ванька пах заботой, но чаще – непонятным неуверенным расстройством. Он готов был тысячу раз сказать, что понимает ее, но на деле любить его проще было сейчас: когда он был далеко, не испорченный этим своим пыхтением и грубыми руками, слюнявыми поцелуями и выпирающим кадыком.
«Ну и чем пахнет страсть?»
Одежду она снимала неторопливо, зная, что на эту полянку забредет разве что лешак, а тому до рыжей ведьмы никакого дела не будет, пока она не навредит сосне или березе. Ночь окунула ее тело в постепенно холодеющий воздух, распущенные рыжие волосы тугими колечками ударили по спине, Таня с наслаждением откинула голову, подставляя лицо луне. Ее тело с загаром по форме рукавов и выреза на футболке было бледным, молочным, присыпанным золотистыми пятнышками веснушек по плечам и напрягшейся от прохладного воздуха груди. Она неторопливо опустилась на колени и нежно, любовно, как никогда никого не касалась, огладила его руками.
«Ну и чем пахнет страсть?»
Пуппер – один сплошной комплекс и самовлюбленность в одном флаконе. Запах полезного куриного бульончика с легким душком допинга, который не почует ни один магический доктор, и теплых шерстяных шарфиков. Его неуверенность – в потных ладонях, тискающих ее пальцы, в побитом букете цветов, который он упорно вез за спиной, пока летел, в сорванной шапке и отмороженных красных ушах. Его неуверенность была в том, как он шагнул к ней навстречу, широко распахнул объятья, больше похожий на уличного танцора гопака, чем на каноничного принца. Он смотрел в ее заспанные глаза, где недоумение мешалось с жалостью, переводил взгляд на ее постель, а сам весь был похож на огромное: «Ну пожалуйста!» - такое выразительное, что он опешила и позволила себе пропустить момент, когда он сгреб ее в охапку. Руки сильные, но все такие же неуверенные. «О, Танья!» - растерянно пробормотал он, с сомнением заваливая ее на кровать. Впервые любимая была для него самой простой девушкой из плоти и крови. И что делать с этим идолом, от которого он уже запланировал шестерых детей – он понятия не имел.
Таня осторожно уперлась руками ему в грудь – он нехотя поддался, все еще сомневаясь: быть может, нужно было настоять на своем? Просто не слушать этих ее неуверенных жестов и попытаться сорвать, как написано в любом путеводителе для начинающего мачо, ее не самого возбуждающего вида ночную рубашку? Таня рассеяла его сомнения осторожным поцелуем над пробившейся на щеке щетинкой, делавшей Пуппера ужасно похожим на откормленного отборной кукурузой английского румяного поросеночка, погладила по шее и чмокнула еще раз – по-сестрински, в лоб.
Пуппер сконфузился, поняв, что он в штанах и ботинках лег на постель молодой мисс, смущенно поблагодарил за выданный на руки плед и подушку и покорно ушел спать в другой конец комнаты. Таня вернулась из душа через пять минут, не желая признаваться самой себе, что уходила только чтобы отмыть неприятные липкие поцелуи с запахом бульона и тихого бюргерского счастья, которое в не таком уж далеком будущем ждет некогда неплохого спортсмена, уже наевшего себе солидное брюшко – врачи запрещали ему тренироваться слишком много, сетуя на то, что застрахованные на огромные суммы суставы могут разорить бюджет всей магической Англии.
Когда она вошла, по комнате гулял сквозняк. Тот случай был едва ли не единственным, когда веник роз Гурий забрал обратно. И сталкиваясь с ней взглядом на некоторых драконбольных матчах, он предпочитал солидно кашлять в обручальное кольцо и прятать тот шрамик, который остался на указательном пальце, когда она до крови укусила обладателя зажавшей ей рот руки – обладателя всемирно известного шрама в форме копирайта.
«Ну и чем пахнет страсть?»
Вверх и вниз – под руками совсем гладко и тепло. Такое тепло бывает у змеи, чуть шершавой, пригревшейся за день на булыжнике. Она развела руками в стороны, почувствовав под пальцами басовитый низкий звук, от которого у нее всякий раз перехватывало дыхание и поджимались сами собой все пальцы. Это было утробное тихое приглашение ей разделить с ним эту августовскую ночь и общую страсть, воспоминания о ней – поделить на двоих.
Как чинные европейские ведьмы в Вальпургиеву ночь, она сходила с ума целый август, чувствуя приближающуюся осень и ее прохладное дыхание с легким запахом сырых дождей и свалявшихся туч.
Она сжимала его коленями, восседая сверху непокоренной вакханкой. Сильные ловкие пальцы, привыкшие держать в руке смычок, скользили медленно от губ, смачивая слюной кончики, к пульсирующей жилке на шее, от нее – по ключицам, вниз, к груди, вокруг сосков, сжимая кожу и плоть, наливающуюся тяжестью, до боли в фалангах и белизны кожи. Между ног, под завитками рыжих темных волос, от каждого пока еще осторожного движения бедрами становилось все влажнее. Ее запах, ее мускус оседали на гладком, чуть теплом, немного шершавом. Касаться его, скользить по нему ладонями и кожей, ложиться и касаться ставшими острыми горошинками сосков и трепетно касаться губами, с каждым разом все настойчивее, все более мокро, все более страстно прижимаясь к собственному отражению.
«Ну и чем пахнет страсть?»
Его единственного она попросила вслух, выпалив короткое: «Не надо!» - прежде, чем он оказался слишком близко. Язык некромага был сухой и гибкий, холодный, как змея, скользнувшая между ее попытавшихся сжаться губ по небу, раздвинув бесцеремонно зубы.
Поцелуй был болезненный и упрямо-грубый, по-мужски сильный и приказывающий. От него сами собой подгибались коленки и слабели на его плечах руки. В чьих-то мечтах этот принц из темной сказки был бы, всего скорее, нежным и переменчиво-ласковым, дразнящим и опытным. Этот же сжимал ее волосы в кулак, откидывая голову назад и любуясь жарко пульсирующей венкой на беззащитном горле и красотой искаженного от боли лица. Он кусал ее губы, терзал их и впивался в них тем сильнее, чем меньше сил у нее оставалось, чтобы стоять.
- Лучше, чем с маечником? – глумливо спросил он, с силой втискивая колено между ее сведенных в напрасной попытке защититься бедер упираясь в промежность. От этого становилось неприятно, но… что он зажимал, какую струну на ее теле или в душе – она не знала. Но готова была стонать от той грубости, с которой он… играл на ней? Таня чувствовала себя скрипкой в руках бешеного мастера с расширенными от кокаина зрачками. Гений – несомненно. Такой же, как и псих.
- Прекрати это! – когда вместо колена между ног оказались пальцы, она все-таки нашла в себе силы и воздух на слабый вскрик.
- Это? – уточнил Глеб, нажав большим пальцем на ноющую под бельем и одеждой точку, в которой тяжело колотилась кровь. – Или это? – непонятно как она почувствовала через джинсовую ткань ласковое поглаживание, но на какую-то секунду она что угодно отдала бы, лишь бы эти пальцы, тонкие, похожие на его же трость, скользнули под простой белый хлопок и коснулись набухших влажных складок, дразня их до тех пор, пока она сама с готовностью не раздвинет ноги.
Но Тане удалось сдержать порыв и стон. Упрямо отталкивая его и почти колотя по плечам, про себя проклиная ту минуту, когда из любопытства свернула в небольшой коридорчик Магфордовской паутины из ходов, она надеялась, что никто их не найдет и не растреплет – судьба могла подкинуть кого угодно, хоть Попугаеву. А в глазах Глеба она отчетливо читала, что останавливать Верку и стирать ей память он точно не станет. Он хвастун во всем. И выставлять ее на показ он тоже будет пытаться.
- Прекрати! – рявкнула она через слезы, когда ладонь Бейбарсова все-таки скользнула под ремень. Да так и осталась на границе нижнего белья, сменив тактику. Он просто держал ее на вздымающемся животе, а от этого под кожей ворочался отвратительно тяжелый чугунный шар. Таня уже понимала, что если она не снимет напряжение, то просто умрет.
- Тебе не нравится? – спросил он почти ехидно.
- Это отвратительно, - дрожа всем телом и клацая зубами, выговорила она. – Пусти меня!
Глеб на секунду наклонился так низко, что она подумала, будто он сейчас снова поцелует ее так, словно вдруг захотел выпить все ее дыхание. Но он просто заглянул в ее глаза. И руку с сожалением убрал, вида, впрочем, почти не показав.
- Видимо, с тобой еще не был настоящий мужчина, если ты так реагируешь на ласки, - спокойно констатировал он.
- Если это ласки, то… - заикнулась она, пытаясь привести одежду в порядок.
- Раз в месяц под одеялом рядом с воняющим зверьем идиотом, который и душ-то не удосуживается нормально принять? Ты это считаешь лаской? – изогнул он бровь. От этого движения у Тани внутри что-то дрогнуло и почти заставило податься вперед, но она силой удержала себя на месте. – Или мне просто стоит убить медведя и замотаться его в шкуру? Или достаточно одолжить ее у Тарараха?
- Замолчи! – осадила она его почти с мольбой в голосе. – Замолчи, или… - что? Она так и не продолжила, впустую вдыхая воздух и пытаясь найти хоть слово.
- Подумай еще немного, - произнес Глеб почти по-отечески и пригладил встопорщившуюся прядь рыжих волос за ухо. – Локон все еще при тебе. И ты знаешь, что с ним делать, - он вскользь мазнул губами по ее лбу и развернулся на каблуках, поклонившись на прощание.
А Таня скорчилась на полу. Ее отчаянно тошнило, и она сомневалась, что это было от возбуждения.
«Ну и как пахнет страсть?»
После отлета Ваньки в Дубодам, после каждой попытки Гурия подойти к ней ближе, чем на три шага, после каждого томного взгляда Бейбарсова и после каждого требования, которые наперебой звучали от всех троих, у нее был только один способ развеяться – воздух и скорость, выметающая все вопросы из головы одним встречным порывом ветра.
И всякий раз, выдвигая тепло и незабываемо – рептилией, сладковато и чуть шершаво на вдох – пахнущий футляр, в побеге от всех тех неурядиц, которые она сама себе создавала своей неспособностью выбрать хоть что-то и определиться: ласка и неловкая нежность Валялкина, стабильность и скука Пуппера, выжигающая дотла любовь Бейбарсова – она всегда возвращалась только к нему. К тому, кто не задавал вопросов, не ставил условий и просто любил ее всей той магией, что была вложена в днище, в каждую струну и в каждый колок.
Тесно сжимая колени контрабаса, пластаясь на нем и жмурясь на закатное солнце, придерживая пальцами струны на грифе, повернутом декой вниз, она чувствовала, что…
Игру ее контрабаса было слышно только в одном единственном месте.
«Ну и как пахнет страсть?»
Его плавный изгиб – между ее колен. Ее вспотевшие пальцы – на грифе, лаская струны, отвечающие довольным гудящим тоном. Гудящий от возбуждения клитор приятно холодила полированная поверхность контрабаса, успокаивавшая тот пожар вожделения, который будил в ней август и который она не могла удовлетворить ни с кем больше. Плавные движения бедер становились все резче, а Таня почти переставала дышать, спохватываясь лишь в тот момент, когда легкие ломило совсем нестерпимо. Когда сил становилось меньше, она падала на бок, не в силах отдышаться и чувствуя, как все опавшие листья вокруг пропитываются ее запахом. Разморенная, румяная, вся в маленьких капельках пота, она неторопливо скользила пальцами по грифу и угадывала, что если бы он мог, то изгибался бы вслед за ее ласками. Самая нежная его часть – это струны. Прикосновение к ним отзывается чудесной мелодией и без смычка, когда она рядом с ним – такая. Лежа на боку, забросив одну ногу на днище, осторожно, чтобы ничего не испортить, она терлась о него мартовской  одуревшей кошкой, лаская сама себя  и касаясь то плавного изгиба, то – до боли и отчаянных вскриков – острого ребра. Ее дыхание оседало на полировке, а в поверхности она видела свои же затуманенные бесконечной любовью глаза. Если кто-то и был ей дорог с самых первых секунд пребывания в мире волшебников, то это был он.
Второй оргазм всегда был острее первого и длился дольше. Иногда ей казалось, что она может процарапаться ногтями до веревки семнадцати висельников, иногда – что под ее руками треснет гриф. Контрабас отвечал ей особенно долгой тягучей нотой, от которой мелко вибрировала вся его поверхность, возбуждая ее еще сильнее. Таня лежала рядом с ним, положив смычок на грудь, и неспешно поглаживая его, прижимая сильно пальцем натянутую струну и касаясь ее губами и кончиком языка. В такие минуты ее тело было особенно жарким. После таких ночей, даже если воздух был почти по-осеннему холодным, она не болела никогда. Самым кончиком, не более того, она касалась своего тела между наливающихся кровью складочек кожи, раздразнивая до тех пор, пока не становилось слишком тяжело, и тогда она бережно откладывала его в сторону, касаясь себя пальцами.
И если в этом было что-то грязное или извращенное, как и в том, как прижималась она к единственному, кто никогда не предавал ее и был всегда рядом, то она этого не видела.
«Ну и как пахнет страсть?»
Каждое утро после она неизменно просыпалась в самом прекрасном расположении духа. Неспешно одевалась, скалывала волосы заколкой или собирала их в кучерявый хвостик прихваченной махрушкой. Она доставала из специального кармана на футляре нужные инструменты и принималась ухаживать за своим контрабасом, как любящая жена за уставшим после бурной ночи мужем. Растирая его полиролью для дерева, бережно подкручивая колки и ласкающее проверяя на новые трещины днище, она думала, что это очень глупо – когда люди и мужчины не могут быть такими же любящими, как простой музыкальный инструмент. Стирая свои же терпко пахнущие следы, она любовалась его формой и изогнутым грифом, предвкушая заключающий аккорд их ночи.
«Ну и как пахнет страсть?»
И если бы однажды Таня решилась рассказать Гробыне, куда она пропадала примерно раз в месяц и где шаталась весь август, если бы она однажды ответила Склеповой на этот самый вопрос, на который они привыкли с заклятой подружкой дружно врать, то темная точно исправила бы разрез глаз – настолько круглыми стали бы оба.
«Ну и чем пахнет страсть?»
«Морозным воздухом. И полиролью».